Элен Айлон, урожденная Гринфилд, появилась на свет 4 февраля 1931 года в Бруклине. Семья была «современно-ортодоксальной», и самое сильное влияние на девочку оказывал не отец, а требовательная мать. Отношения между ними были непростые – спустя годы Элен посвятит их конфликту одну из своих инсталляций.

«На тот момент я работала художницей более двадцати лет, но все равно чувствовала себя школьницей, которая пытается объясниться перед мамой. Только теперь объяснять приходилось намного, намного больше, потому что я говорила не просто о себе, а о себе через призму еврейской нации и всей семьи, которая и сама была народом в народе, – писала художница в мемуарах “Все, что было сдержано, должно быть выпущено”. – Мама не могла понять, радоваться ли ей тому, что у меня есть выставки, или плакать. И успокаивала себя тем, что раз мои работы выставляет Еврейский музей, они точно кошерные». Ее второй женщиной-символом стала бабушка, которая говорила исключительно на идише и учила ее еврейской мудрости – с ней девочка жила в одной комнате до самой свадьбы.

Элен, которая с детства любила рисовать, училась в Бруклинской школе для девочек имени Суламифь, а когда захотела поступить в музыкально-художественную школу на Манхэттене, родители и директор школы оказались категорически против. «Это был другой район, фактически другая страна», –вспоминает она. Будущее Элен было яснее ясного: ранний брак, раннее материнство, забота о семье и муже. Вначале так все и складывалось. В старшей школе Айлон, подавившая в себе бунтарство, обручилась со студентом иешивы Менделем Фишем, а в 18 лет вышла за него замуж. Муж Элен стал раввином, и семья, где вскоре появился сын, перебралась в Монреаль. Молодая ребецн, которая с детства мечтала о живописи, теперь занималась детьми и иллюстрировала новостной листок школы при синагоге, в которой служил ее муж. Элен была религиозного воспитания, но ту степень соблюдения, которую требовали от нее обстоятельства, она добирала с трудом. «Я молилась о том, чтобы верить», –говорит она.Через два года они вернулись в Бруклин, в семье родилась дочь, и тут ее не такая уж желанная, но устоявшаяся жизнь закончилась. На той же неделе, когда Элен исполнилось 30, от онкологии умер ее супруг.

Среди новых претендентов на ее руку оказался знакомый их семьи Шломо Каарлебах, в будущем один из самых популярных авторов и исполнителей хасидских песен. Он звонил ей посреди ночи и пел в трубку, а Элен слушала и чувствовала себя «невероятно живой». Тогда Элен и поняла, что хочет все поменять.

Незадолго до смерти мужа Элен поступила в Бруклинский колледж и стала изучать искусство. В своих мемуарах художница писала, что «ученая степень в искусстве определяла ее степень свободы». Одним из ее наставников был Эд Рейнхардт, крупный американский художник-авангардист своего времени. Именно он познакомил ее с Марком Ротко, и тот пригласил художницу в свою студию –они обсуждали искусство и еврейство, каббалическую скульптуру Барнетта Ньюмена и свое детство. Через три недели после этой встречи Ротко покончил жизнь самоубийством. Элен говорила, что день, когда они разговаривали в последний раз, она не забудет никогда. Элен, которая изначально не собиралась отрываться от традиций семьи, поняла, что по-другому уже не получится.

Когда она уже завершила работу над своим первым проектом, росписью стены в молодежном центре по трудоустройству в Бруклине, к ней подошел журналист-фотограф и спросил, как ее зовут. «Элен Айлон», –почему-то выпалила она ивритскую версию своего имени вместо фамилии. «Как художница я не хотела быть миссис Фиш. Я не хотела быть одной из девочек Боро-Парка. На следующий день после этого разговора все спрашивали маму, не вышла ли я снова замуж», – вспоминала Элен. Ей псевдоним очень нравился, а вот строгой маме нет, и та вплоть до самой своей смерти в возрасте 100 лет упорно его игнорировала.

Элен Айлон растила детей одна –было сложно, особенно морально. Мама корила ее за то, что она мало времени уделяет детям и оставляет их одних, пока сама «малюет» в мастерской. Но художница от своей мечты не отступала. Ее первой серьезной работой стал мурал Rauch (1965) высотой под пять метров, который ей заказала сегодня уже закрытая синагога при Международном аэропорте им. Джона Кеннеди, –этой работой она уже пыталась показать взгляд на иудаизм глазами женщины.

Феминистические взгляды Айлон оформились где-то в 70-х годах, когда она познакомилась с идеями Андрэи Дворкин, Майи Анджелу, Мэри Делей и других лидеров движения, которые «жили в этом миром по-новому» и доказывали, что судьба женщины –это не только «кухня, дети, церковь». Тогда в голове Элен сложился рисунок, в который были вплетены и материнство, и феминизм, и искусство, и вера. У нее было свое ощущение духовности –Элен утверждала, что, «будучи еврейкой,полна гордости и стыда». Однажды ее вполне светские друзья, которые с восторгом говорили, что Хабад полностью вернул на путь истинный их непутевого сына, уговорили ее сходить на хабадный шаббат. Художница пошла без особого желания, но как только увидела горящие свечи, не смогла сдержать слез –нахлынули теплые детские воспоминания, которые оказались сильнее всех категоричностей. В тот момент Айлон поняла, что отказываться от старого, чтобы быть в новом, совсем не обязательно. Так она стала «еврейской феминисткой».

Творческие периоды Айлон очень удобно разделять –их четыре, и они совершенно разные. «Работы 70-х были посвящены неизбежности изменения. 80-е –земле, прекращению гонки вооружений, объединению женщин воинственных наций. В 90-х мне хотелось через призму феминизмапосмотреть на древние тексты и практики, которые обходят, а то и исключают присутствие или вклад женщин. А в нулевые появился проект “Б-г”, который стал скорее автобиографичным, учитывая мое ортодоксальное воспитание», –говорит Элен.

К самому масштабному периоду ее творчества, связанному с еврейством, ее привел случай –в 1984 году перед своей свадьбой сын попросил Элен написать для него традиционный брачный контракт, ктубу. По правилам в этом документе упоминаются только отцы. Ее это задело. Элен стала консультироваться с ортодоксальными раввинами, и только шестой из них разрешил Элен написать свое имя на документе, но лишь на его полях или на обратной стороне. Айлон так и сделала, но с маленьким уточнением – везде, где в тексте могло бы стоять имя матери, она поставила звездочку, а внизу в сноске дописала: «Всем матерям». Это было только начало – следующим текстом, который она снабдила своими пометками, стала Тора. В течение шести лет Элен Айлон внимательно читала священную книгу и помечала горизонтальной розовой линией все те места, где упоминалось о мести, обмане и ненависти к женщинам, приписанным Б-гу.

Другие проекты в «религиозном» цикле Айлон были пропитаны не столько протестом против священных догм, сколько упреком в адрес людей в их зашоренности. Она подготовила инсталляцию, посвященную своей маме, «которая всегда шла по прямой и узкой дороге, в то время как я ходила кругами», и их сложным отношениям. Элен также создала арт-объекты, которые укоряли общество в недостатке образовательных возможностей у ортодоксальных еврейских девочек, сковывании женщин браком, сложности получения развода для женщин и гендерном разделении в синагогах. Предпоследний проект Айлон был посвящен праматерям-борцам и художнице Ане Мендьете, которая в 36 лет покончила с собой (или, как все-таки считают многие, была убита мужем), а последний звучал как призыв включить женщин в еврейский религиозный суд бейт-дин. «Думаю, все мои работы про “спасение” Земли, Б-га и женщин, которые погрязли в патриархате», –утверждала Айлон.

Сейчас Айлон уже 85. Она не работает над новыми проектами, не курирует молодых художников и не выступает с лекциями. Время от времени то один, то другой музей делает выставки ее старых работ, а женские организации приглашают получить очередную награду. И Элен этого вполне хватает. «Обо мне остается нежная память, – убеждена она, – потому что я никогда не пыталась очернить иудаизм –я стремилась рассказать о нем правду, чтобы можно было понять, как решить его проблемы».

Ганна Руденко