«Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы». Это не слова Сталина, но это сталинский принцип, и вообще принцип действия наших властей. Философов и писателей – на пароход, чеченцев и ингушей – в Казахстан, крымских татар – в Узбекистан, поволжских немцев – в Сибирь. Привычка перемещать в далёкие места неблагонадёжных и просто подозрительных, помноженная на борьбу с космополитизмом, породила в начале 50-х лавину слухов о предстоящей депортации евреев. Таинственная смерть Михоэлса, аресты и казни по делу Еврейского антифашистского комитета и делу «врачей-вредителей» – всё это было слишком похоже на подготовку массовых репрессий против евреев Советского Союза.

Один из самых влиятельных советских политиков, начавший свою карьеру еще при Ленине, а ушедший в отставку уже при Брежневе, Анастас Микоян в книге «Так было» вспоминает: «Как-то после ареста врачей, когда действия Сталина стали принимать явно антисемитский характер, Каганович сказал мне, что ужасно плохо себя чувствует: Сталин предложил ему вместе с интеллигентами и специалистами еврейской национальности написать и опубликовать в газетах групповое заявление с разоблачением сионизма, отмежевавшись от него. “Мне больно потому, – говорил Каганович, – что я по совести всегда боролся с сионизмом, а теперь я должен от него отмежеваться!” Это было за месяц или полтора до смерти Сталина – готовилось “добровольно-принудительное” выселение евреев из Москвы».

Бывшей член Политбюро Николай Булганин уже в 1970-х рассказал историку Якову Этингеру, что «процесс над “врагами”, который намечался на середину марта 1953 года, должен был завершиться вынесением смертных приговоров. Профессоров предполагалось публично повесить на центральных площадях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Свердловске, других крупнейших городах. Причём была составлена своего рода “разнарядка”, где было заранее расписано, в каком конкретно городе будет казнён тот или иной профессор».

Народное возмущение «убийцами в белых халатах» должно было подготовить почву для будущих репрессий. И люди не подвели – главным вопросом митингов, собраний и уроков политпросвещения стал: а заслуживают ли евреи доверия? Трудно сказать, какая часть выступлений и гневных обличений была организована, а что шло «от чистого сердца». Вот небольшая, но очень показательная подборка из выступлений трудящихся советской Белоруссии: 
«Заведующий базой отдела рабочего снабжения Белорусской железной дороги Емельян Г. считал, что расстрелять “гадов” мало, им нужно избрать самую жестокую кару. В Гродно учащийся заочной средней школы Петр И. предлагал линчевать евреев, а врач Серафима С. и пенсионерка Мария К. сказали, что если бы им разрешили, то они задушили бы “этих жидов” собственными руками. В Минске мастер-контролёр мотовелозавода Гавриил О. требовал “резать их на куски”. На заводе металлоконструкций электросварщик Петр З. предлагал запереть евреев в железную клетку, “как обезьян”, морить голодом и издеваться до тех пор, пока они будут живы. Бухгалтер Поликарп М. считал, что с “врачами-отравителями” поступать нужно так, как излечивали в старину от фурункулов – выжигать калёным железом. Экскаваторщик Алексей Ф. предлагал поломать врагам руки и ноги, а только потом казнить», – фиксирует историк Леонид Смиловицкий в работе «Дело врачей в Белоруссии: политика властей и отношение населения».

Однако и этого было недостаточно – прибегли к любимому советскому жанру коллективных заявлений. Группа высокопоставленных и просто известных евреев должна была написать покаянное письмо. В книге «Эпилог» Вениамин Каверин вспоминает, как зимой 1952 года в редакции «Правды» ему предложили ознакомиться с письмом, сообщив, что его уже согласились подписать многие видные деятели. «Я прочитал письмо – это был приговор, мгновенно подтвердивший давно ходившие слухи о бараках, строившихся для будущего гетто на Дальнем Востоке. Знаменитые деятели советской медицины обвинялись в чудовищных преступлениях, и подписывающие письмо требовали для них самого сурового наказания. Отказаться? Это значило поставить себя лицом к лицу с возможностью обвинения в сочувствии “воинствующему национализму”. Согласиться? Это значило пойти на такую постыдную сделку с совестью, после которой с опозоренным именем не захочется жить».

Каверин письмо не подписал. Не подписал его и Евгений Долматовский, песни на стихи которого были так популярны. Потом поэт рассказывал журналисту Аркадию Ваксбергу, как его уговаривали: «“Пора вспомнить, Евгений Аронович, что вы еврей”. Нет, возразил я ему, национальность у меня советская, а главное – я русский поэт. И только этим известен. Мои русские песни поёт русский народ, и он знает меня как русского, а не еврейского поэта».

Не подписал письмо и шахматист Михаил Ботвинник, как раз в это время участвовавший в чемпионате СССР – после первого разговора просто перестал подходить к телефону. Певец Марк Рейзен спустя годы неохотно вспоминал: «Ну, было там какое-то сборище. Смутно помню. Прислали “ЗиМ”. Какой-то академик держал речь: надо исполнить свой гражданский долг. Я сказал: “Мой гражданский долг – петь. У меня сегодня спектакль. Может прийти товарищ Сталин. Когда спою, присылайте “ЗиМ” снова. Тогда поговорим”. Не прислали». Не подписал и историк Аркадий Ерусалимский, уклонились от подписи Герой Советского Союза генерал Яков Крейзер и академик Евгений Варга.

Подписавших, конечно, было больше: бывший министр Ванников, генералы Драгунский и Кремер, академики Фрумкин и Ландсберг, конструктор Лавочкин, писатели Гроссман, Маршак и Кассиль, музыканты Ойстрах и Гилельс, дирижеры Файер и Самосуд, балерина Суламифь Мессерер и многие другие, в большинстве своём весьма достойные люди. Подписывали из страха за себя и за детей и корили потом себя всю жизнь.

Подписавший текст Павел Антокольский потом признался, что его никто даже и не запугивал: «Обвораживали и ублажали. На столе стояла огромная ваза с пирожными – до них никто не дотронулся. Зато, поверьте, теперь я знаю, что чувствует кролик, когда с ним тешится удав перед заглотом». Маргарита Алигер долго отказывалась говорить об этом эпизоде: «Порог выносливости не безграничен. Но моральная пытка ещё страшнее физической. От нее тупеешь и перестаёшь принадлежать себе. Я безропотно подписала то письмо, даже не прочитав, – лишь бы скорее сбежать. Вернулась домой и влила в себя коньяку, чуть ли не всю бутылку».

Историк Яков Этингер рассказывал о женщине, которая принесла ему письмо, оставшееся в архиве ее матери, машинистки в одной из центральных газет. «Ко всем евреям Советского Союза.
Дорогие братья и сестры, евреи и еврейки! Мы, работники науки и техники, деятели литературы и искусства – евреи по национальности – в этот тяжкий период нашей жизни обращаемся к вам», – вот как начинался текст. А дальше в этом машинописном варианте были слова о врачах-вредителях и зловещей тени убийц в белых халатах, которая легла на все еврейское население. Чтобы «искупить вину и смыть позорное пятно», евреям предлагалось самоотверженно трудиться там, куда направит их партия, правительство и великий вождь, и восстанавливать свое доброе имя на освоении просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера.

Удивительной оказалась роль писателя Ильи Эренбурга, которому, конечно же, предложили поставить свою подпись одному из первых. Он не просто отказался, а обратился к Сталину с письмом, в котором изложил свои опасения и попросил совета: 
«Дорогой Иосиф Виссарионович, я решаюсь Вас побеспокоить только потому, что вопрос, который я сам не могу решить, представляется мне чрезвычайно важным. Я боюсь, что коллективное выступление ряда деятелей советской русской культуры, людей, которых объединяет только происхождение, может укрепить в людях колеблющихся и не очень сознательных националистические тенденции. В тексте “Письма” имеется определение “еврейский народ”, которое может ободрить националистов и смутить людей, ещё не осознавших, что еврейской нации нет».
Эренбург, вероятно, почерпнул эти знания из как раз вышедшего осенью 1952 года в свет 15-го тома «Большой Советской энциклопедии», в которой в статье «Евреи» так и было написано: «Евреи не составляют нации, так как не представляют исторически сложившейся устойчивой общности людей, возникшей на базе общности языка, территории, экономической жизни, а также культуры».

«Я убеждён, что необходимо энергично бороться против всяческих попыток воскресить или насадить еврейский национализм, который при данном положении неизбежно приводит к измене Родине, – продолжал Эренбург в письме вождю всех народов. – Мне казалось, что для этого следует опубликовать статью или даже ряд статей, подписанных людьми еврейского происхождения, разъясняющих роль Палестины и американских буржуазных евреев. Я считаю, что разъяснение, исходящее от редакции “Правды” и подтверждающее преданность огромного большинства тружеников еврейского происхождения Советской Родине и русской культуре, поможет справиться с обособлением части евреев и с остатками антисемитизма. Мне казалось, что такого рода выступления могут сильно помешать зарубежным клеветникам и дать хорошие доводы нашим друзьям во всем мире. Само собой разумеется, если это может быть полезным для защиты нашей Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу “Письмо в редакцию”».

Осторожный Эренбург пытался подыграть Сталину, не прогневить и в то же время хоть как-то повлиять на него. «Я пытался воспрепятствовать появлению в печати одного коллективного письма, – напишет потом Эренбург в своих мемуарах. – Тогда я думал, что мне удалось письмом переубедить Сталина. Теперь же мне кажется, что дело замешкалось и Сталин просто не успел сделать того, что хотел».

В результате письмо еврейской интеллигенции всё же немного переписали, смягчили, некоторые замечания Эренбурга были учтены. Из текста исчезли такие слова, как «выводки», «отщепенцы» и «шпионские банды», и уже никто не требовал расправ. В пятницу, 20 февраля исправленный текст «Проекта обращения еврейской общественности в “Правду”» был передан в ЦК КПСС главе Агитпропа Михайлову, а тот не позднее 23-го отправил его Сталину на Ближнюю дачу.

Сын арестованной по делу врачей Евгении Лившиц вспоминал, как 28 февраля они с женой вернулись домой и увидели на кухне на большом праздничном блюде треугольные пирожки с маком: «Откуда? Что за праздник?» И моя 80-летняя бабушка, мать уже полгода сидевшей на Лубянке мамы, от которой я за всю жизнь не слышал ни одного слова на еврейском языке, вытаскивает старинную книгу, издания 1887 года, и рассказывает нам о сегодняшнем еврейском празднике Пурим, об Эстер и о чудесном избавлении евреев от уничтожения, задуманного злобным Аманом, и о позорной его гибели».

В эту ночь у Сталина произошло кровоизлияние в мозг. Утром 1 марта охранник нашёл его лежащим без сознания на полу, а 5 марта его не стало. Шестнадцатого марта в рабочих документах Сталина нашли то самое письмо в «Правду» вместе с письмом Эренбурга и отправили их в архив.

Дарья Рыжкова