Говорят, что приехал однажды в Тверию выдающийся раввин Шломо из Хелма, большой знаток скрытого учения. Тридцать лет он был даяном и раввином — сначала в Хелме, где в те времена существовала большая еврейская община, а затем во Львове. Ученость его была столь велика, что, как говорят, даже черти его боялись и слушались.

Узнав о сверхъестественных способностях раввина, жители Тверии обратились к нему с просьбой избавить их от вредного демона Шабрири, что прижился в озере Кинерет, в илистой мути у самого берега, и отравлял там воду, так что каждый, кто ее пил, лишался зрения. 

Вызвал тогда рабби Шломо из Хелма черта на раввинский суд, произнося, согласно древнему заклинанию, его имя и отнимая каждый раз по одной букве от начала: «Шабрири–брири–рири–ири–ри–и».

Предстал перед раввином недовольный Шабрири. Принялся убеждать его рабби Шломо перестать досаждать жителям Тверии. Да только напрасно: не желал Шабрири подчиняться и прекращать свои козни. На каждый довод раввина, он приводил дюжину своих, отстаивая право вредить людям.

Тогда решил раввин перехитрить Шабрири, зная, что черти падки до лести и склонны к азартным пари.
— Ты знатный мастер убеждения, — сказал он демону. 
А затем, указав на маленькую грязную рогожку, валявшуюся у них под ногами, предложил Шабрири такую сделку: 
— Если ты сумеешь продать эту никчемную рваную тряпку на городском рынке за пять золотых курушей — останешься здесь, и я не стану тебе больше препятствовать.

Шабрири, конечно же, согласился. Не теряя времени, он, обратившись в заезжего купца, отправился на рынок. Целый день Шабрири бродил вдоль лавок, нахваливая рогожку и пытаясь отыскать того, кто согласился бы отдать за нее пять золотых курушей, но тщетно. 

— Невозможно! — удрученно сказал он на следующий день раввину.
— А вот я сделаю это, — ответил рабби Шломо.
— Да как же это ты сумеешь? — удивился заинтригованный демон.
— Давай поступим так, — ответил раввин, — если у меня получится, ты сделаешь то, что я тебе прикажу.

Шабрири, уверенный, что ничего у раввина не выйдет, согласился.

Тогда рабби Шломо вышел на площадь городского рынка и громко заявил: 
— Я подарю свой серебряный субботний кубок, инкрустированный самоцветами, тому, кто купит за пять золотых курушей эту рогожку.

И, конечно, тотчас нашлось немало желающих, которые даже чуть было не поссорились за возможность совершить столь выгодную сделку. 

Понял тут Шабрири, что провел его раввин, да только делать нечего: уговор есть уговор.
— Вот как я поступлю с тобой, — сказал раввин, — ты сейчас же спустишься в щель на склоне горы, у самого берега, откуда бьет родник, и будешь греть эту воду, а яд твой пусть отныне не вредит людям, а, наоборот, лечит их.

И пришлось Шабрири подчиниться и спуститься вглубь земли, в трещину, как приказал ему рабби Шломо. Над родником с горячей и целебной водой обрадованные жители города построили хамам, назвав его в честь рабби Шломо, но на арабский манер: «хамам Сулеймана». 

Прошли годы, давно скончался раввин Шломо из Хелма, а хамам еще долго продолжал радовать жителей города. Он проработал 164 года — с 1780-го до 1944-го. Может быть, такой срок был отмерен хамаму потому, что слово «щель» на иврите (седек) состоит из букв «Самех», «Далет» и «Куф», составляющих по гематрии число 164. Отбыл Шабрири в глубине земли, куда послал его раввин, «щель» лет и освободился от наказания.

К слову, там же, к югу от города Тверия, у самого берега озера Кинерета, расположены и другие горячие источники, известные своими целебными свойствами с древних времен. Об этих родниках жители Тверии рассказывают, что еще в древние времена сам царь Соломон отправил чертей в подземные кузни согревать воду, бьющую из них, и наделять ее лечебными свойствами.

А чтобы не оглохли черти, залепил им царь уши воском. С тех пор они трудятся под землей, а поскольку уши у них заткнуты, то о смерти царя Соломона они не слышали и продолжают трудиться изо всех сил по сей день.

Неясно, правда, почему Шабрири, когда сам пребывал под землей, не рассказал другим чертям о том, что нет давно в живых царя Соломона и снято с них его заклятие? Ну, это, видно, не иначе, как из вредности.

Александр Непомнящий