Рахиль Левин-Фарнхаген вошла в историю как первая еврейская женщина, сумевшая стать важной интеллектуальной и политической фигурой в Центральной Европе конца XVIII века. Она была настолько знаменита, что период культурного расцвета Берлина – вплоть до разгрома Пруссии Наполеоном в 1806 году – часто называли по ее имени, Rahelzeit, то есть «эпохой Рахиль». А все из-за того, что ее блистательный берлинский салон посещали самые интересные и видные люди эпохи.

Дом Рахиль стал местом встреч известнейших немецких интеллектуалов – здесь бывали Шлегель и Шеллинг, Александр и Вильгельм фон Гумбольдты, Барон Брукман и Ламотт-Фуке. В числе посетителей салона также были знаменитые писатели-романтики – Тик, Брентано, Шамиссо, известные аристократы – например, прусский принц Фердинанд – и многие другие. Рахиль состояла в переписке с Гете, которого боготворила, и дружила с Генрихом Гейне. Была она очень дружна и с дочерями Мозеса Мендельсона, «отца» еврейского Просвещения, а также с Генриеттой Хертц, с которой впоследствии вращалась в одном интеллектуальном кругу.

Биография Рахили и ее эпистолярное наследие – 1600 писем и документов – представляют собой неисчерпаемый материал для исследователей. Ее жизнь, с одной стороны, свидетельствует о беспрецедентных возможностях, ненадолго открывшихся для еврейских женщин в конце XVIII века. Но была и другая сторона ее жизни, трагичная. Несмотря на все свои способности и амбиции, Рахиль до самого конца своей жизни оставалась непонятой и чужой в немецкой культуре. Осталась она и маргинальной фигурой для еврейской истории.

Рахиль Левин родилась в Берлине, тогдашней столице Пруссии, 19 июня 1771 года в семье Левина Маркуса (Лейб Коэн) и Хаи Левин Маркус. Ее детство было безрадостным – отец, богатый ювелир, был деспотичным человеком с несгибаемой волей. Рахиль была старшей дочерью в семье, в которой было еще четверо детей: Маркус Роберт Торнов (Мордехай Левин), будущий банкир, Людвиг Роберт (Липман Левин), будущий писатель, Роза Ассер и Морис Роберт Торнов (Меир Левин), будущие коммерсанты. В ее семье соблюдались все еврейские традиции, а вот знакомства с немецкой культурой практически не было. Долгие годы Рахиль владела только идишем и ивритом. Но вскоре она легко исправила это – сама выучила немецкий язык, да так, что начала писать на нем прозу. О том, какими недюжинными способностями обладала Рахиль, говорит тот факт, что женщина, которая до своей поздней юности вообще не знала немецкого, стала центром немецкой интеллектуальной жизни.

С самой ранней молодости Рахиль относилась к своему еврейству, как к тяжелому бремени, которое ее тяготило и казалось наказанием. Классовые различия в самом еврейском обществе тогда были настолько сильны, что одним из самых ранних впечатлений Рахили от еврейства была ее поездка к дальним родственникам в Бреслау. Рахиль писала, что принимали ее, как «великого Султана при входе в гарем»: «воспоминания об этом до сих пор вызывают горячий стыд».

Она неоднократно пыталась вырваться из своей среды с помощью брака. В 1795 году она объявила о помолвке с графом Карлом фон Финкенштейном. Однако помолвка была разорвана, и все последующие попытки выйти замуж долго ни к чему не приводили. Дело осложнялось тем, что сама Рахиль считала себя крайне непривлекательной. И это было абсолютной неправдой. Она была прехорошенькой – матовая кожа, большие черные глаза, вьющиеся волосы. Но главное, что ценили в ней окружающие, – это, конечно, ее живой ум, образованность и умение слышать. Многие ее современники отмечали, что разговаривать с ней было сплошным удовольствием: она слушала, где-то соглашалась, где-то деликатно отстаивала свою точку зрения и спорила. В общем, Рахиль прекрасно усвоила библейскую мудрость: «Изо всех сил своих учитесь понимать».

К счастью, в своем уме Рахиль сомневалась куда как меньше, чем в социальном положении и внешности. Вот почему, потерпев несколько неудач в попытках выйти замуж, она организовала в мансарде родительского дома литературный салон. Берлин на тот момент был провинциальным городом, в котором даже не было собственного университета, поэтому салоны и кружки играли очень важную роль в интеллектуальной жизни. Салоны были чем-то сродни университетам. И вскоре «лучшим университетом» был признан салон Рахиль. Он был построен на идее равенства, в него были одинаково вхожи и евреи, и неевреи, и протестанты, и католики, и аристократы, и люди более низкого социального происхождения. Все это имело второстепенное значение – пропуском в салон были талант и интеллектуальные способности.

Рахиль пыталась создать «полунейтральные» сообщества, где этническая принадлежность не имела бы значения. Поскольку евреи в Европе не были приняты в высшем свете и обществе, подобные попытки интеграции идеологами еврейского Просвещения расценивались весьма положительно. Например, Мозес Мендельсон называл такие собрания собраниями «немецких сократов». Однако ни Просвещение, ни эмансипация так и не дали иудаизму равенства с католицизмом или лютеранством. Скорее наоборот – по словам историка современного антисемитизма Рабби Артура Хертцеберга, именно эпоха Просвещения положила начало расцвету европейского антисемитизма. В качестве примера Хертцеберг приводит Вольтера, который, хотя и призывал к терпимости в отношении евреев, тем не менее выступал против их «невежества и предрассудков»: «Все же мы находим в евреях только невежественных варваров, которых изначально объединяет их отвратительная жадность, предрассудки и непримиримая ненависть к тем людям, которые так радеют об их благе и терпят их».

Как ни печально, но в своем салоне Рахиль делала все, чтобы уйти от еврейской темы. И тем самым, конечно, предоставляла благодатную почву для развития и укрепления еврейского комплекса неполноценности. Например, завсегдатаи салона никогда не обсуждали еврейских мудрецов и философов – имена Маймонида или Иегуды Леви не могли быть упомянуты в контексте бесед о Лессинге, Канте или Гете. И это при том, что Рахиль выросла в традиционном доме – она не могла не знать великих имен, которые евреи дали мировой философии и культуре задолго до появления Канта или Гете. Встреча двух культур, начавшаяся с благородных принципов Просвещения в конце XVIII века, так и не привела к конструктивному диалогу еврейского мира с немецким.

И даже несмотря на полное отречение от еврейской темы для большинства людей, в том числе для многих гостей ее салона, Рахиль оставалась в первую очередь еврейкой – человеком, явно или скрыто всеми презираемым. Несмотря на огромный успех салона, Рахиль так до конца и не смогла избавиться от презрительного отношения к себе. Ей пришлось пережить многочисленные предательства – например, после 1806 года ее бывшие поклонники, писатели-романтики Арним и Брентано, основали свои собственные салоны, куда ни для Рахили, ни для других евреев входа не было.

На тот же 1806 год пришлась и смерть отца Рахили. После этого трагичного для всей семьи события Рахиль покинула Пруссию и жила в Париже, Франкфурте-на-Майне, Гамбурге, Праге, Дрездене. Это время было очень тяжелым для Германии, вовлеченной в наполеоновские войны – по всей стране организовывались секретные общества, целью которых было свержение тирании Наполеона, в одном из таких обществ Рахиль принимала активное участие. В 1814 году, после нескольких лет скитаний и лишений, Рахиль вышла замуж за Карла Августа Фарнхагена фон Энсе, человека на 14 лет моложе ее. Для этого она перешла в протестантство и приняла новое имя – Фредерика Антония. Церемония крещения произошла в доме ее брата, который впоследствии также крестился. Замужество не дало ей собственного статуса, но явилось социальным минимумом – ее терпели как жену Фарнхагена.

Замужество дало вторую жизнь ее блистательному салону. Теперь салон располагался не на мансарде, а в одном из богатейших домов Берлина. По словам современников, здесь «говорилось обо всем, что волновало умы в области искусства и литературы». Сюда же впервые пришел молодой Генрих Гейне. Впоследствии он будет говорить, что никто не понимал его так глубоко, как Рахиль, и посвятит ей книгу «Возвращение домой». Ассимиляция Рахили и переход в христианство часто воспринимаются как предательство ее родной веры и среды. Но на самом деле Рахиль всегда выказывала живой интерес и участие в жизни своих соплеменников, пытаясь и делом, и словом улучшить их положение. Даже в завещании Рахиль прописала отправить крупную сумму на нужды еврейской общины Берлина. Последние ее слова: «Я, беглянка из Египта и Палестины, нашла надежду и любовь в своем народе» – принято считать свидетельством о возвращении в лоно еврейского народа, полным искуплением ее «предательства».

В конце 20-х годов XX века фигура Рахили привлекла внимание всемирно известного философа еврейского происхождения, Ханны Арендт, которая даже посвятила ей книгу – «Рахиль Фарнхаген – жизнь еврейки». Арендт считала Рахиль очень значимой исторической фигурой и даже в какой-то степени идентифицировала себя с ней: «Рахиль является моим самым близким другом, несмотря на то, что она умерла более чем за сто лет до моего рождения». Можно сказать без преувеличения, что впервые эволюция немецко-еврейской истории, приведшей к Катастрофе мирового еврейства, начала изучаться Арендт именно на примере жизни Рахили Левин-Фарнхаген.

Книга «Рахиль Фарнхаген – жизнь еврейки» была начата в 1933-м и опубликована уже в США в 1958 году. Именно в этой книге Арендт ввела в обиход понятие «парии (то есть отверженного. – Прим. ред.), осознающего себя таковым». Парвеню – человек, прорвавшийся в аристократические круги отказывающийся от своего простецкого прошлого, воплощает для Арендт наиболее неприятные черты еврейства. По ее мнению, позиция парвеню опирается на сознательную утрату памяти. Тем самым «парвеню выпадает из истории, к которой он был приписан от рождения».

При этом важно понимать, что по мнению Арендт, Рахиль – пария-парвеню. То есть, с одной стороны, выскочка, изо всех сил пытающаяся перепрыгнуть через социальные барьеры и занять неподобающее ей по рождению место. Но с другой стороны – и пария, «отверженная», так как она трезво осознает тщетность этих попыток. Вот почему выводом Ханны Арендт о Рахили является тезис, что еврейства не избежать: несмотря на все попытки порвать с еврейством, Рахиль так и не смогла выйти за его пределы. И не ее вина, что ее литературный салон – эта миниатюрная утопия, основанная на идеале просвещенного человечества, в которой не существовало ни этнических, ни классовых, ни гендерных преград, была эфемерна и просуществовала так недолго. Со смертью Рахили период становления немецко-еврейского интеллектуала закончился.