В 1896 году 15-летняя Луиза Адель Роза Мария Амман и ее 16-летняя сестра Франческа стали не только круглыми сиротами, но еще и самыми обеспеченными итальянками. Текстильный магнат, основатель Ассоциации итальянской хлопчатобумажной промышленности и граф в первом поколении Альберто Амман, в чьем австрийском происхождении некоторые видят и еврейские корни, оставил своих дочерей с гигантским наследством, но с минимальным представлением о реальной жизни – дети попросту не умели жить не в роскоши. Под присмотром заботливого родного дяди далеко не бедные сиротки перебрались из предместья Милана в город и закружились в вихре приемов, спектаклей и выставок. В этом полном событиями обществе Луиза познакомилась с молодым маркизом Камилло Казати Стампа ди Сончино – именитым, но не слишком богатым любителем шикарных вечеринок и почитателем оккультных знаний, которые так увлекали девушку. В 1900 году 19-летняя Луиза вышла за него замуж – так дядя потерял над ней контроль, а супруг так и не захотел устанавливать свой. Новоиспеченная маркиза обрела свободу, но пользоваться ею со вкусом начала только через несколько лет.

Луиза была воспитана на шикарных приемах на вилле под Миланом, домашнем театре, разборах парижских гардеробов своей обожаемой матери и ее рассказах о дивной актрисе Саре Бернар и мистической княгине Кристине Тривульцио Бельджойозо. Такое детство имело ожидаемое светское продолжение. Луизе приятельство с яркими личностями приносило куда больше удовольствия, чем роль добропорядочной супруги. Спустя год после свадьбы в семье Казати родилась дочь Кристина, но ее появление супругов только отдалило. Уже через четыре года после свадьбы с Камилло Луиза увлеклась другим.

Ее главным мужчиной стал не красавец, но истинный любимец женщин поэт Габриэле д’Аннунцио, который в будущем станет одним из соратников Муссолини. Отношения между поэтом и Луизой, которую он называл Корой – сокращением от имени богини плодородия и царства мертвых Персефоны, – ее трансформировали. Под его влиянием из просто богатой дамы со вкусом к искусству маркиза превратилась в роковую музу. Она начала подчеркивать свою крайнюю худобу и 180 сантиметров роста узкими черными платьями, волосы выкрасила в медно-рыжий, лицо стала покрывать толстым слоем белой пудры, губы красить ярко-красным, а огромные зеленые глаза подводила сурьмой и акцентировала их накладными ресницами с приклеенными на веки полосками черного бархата. Она практически ничего не ела – джин и опиум составляли основную часть ее рациона, и это только усиливало бледность. От регулярного закапывания белладонны в глаза зрачки Луизы были постоянно расширены, что придавало ее взгляду больше драматичности. Основатель футуризма, итальянский поэт Филиппо Томмазо Маринетти называл ее «величайшей футуристкой мира».

Маркиз знал о романе супруги, но свою и чужую свободу он ценил выше номинальных правил чести. Они сохраняли видимость крепкого союза, чтобы не давать официальных поводов для пересудов. Но о Казати все равно шептались. Милан, где семейство проживало поначалу, со временем стал слишком мал для Луизы и ее мужа, который собирал, будто трофеи, должности председателей в столичных светских кружках – от жокейского клуба до клуба английских гончих. В 1906 году они купили участок в «Высоком Риме» и построили там особняк, который своим роскошным черно-белым убранством поражал всех – там были экзотический сад, алебастровый пол с подсветкой, витая лестница с золотом, золотые статуи, стены из белого мрамора, множество породистых собак и кошек, а также диких животных, которые разгуливали почти свободно. Дом походил на сочетание пещеры Аладдина с Эдемом, в котором жили домашние и дикие звери-альбиносы.

Любовник д’Аннунцио познакомил Луизу с итальянским живописцем Джованни Болдини, и тот в 1908 году написал ее портрет. Полотно «Маркиза Казати с борзой» выставили на Парижском салоне в следующем году, и изображенная загадочная строгая дама всех заинтриговала. Еще немного – и о ней будет гудеть весь Париж. Маркиза уже не скрывала свою внебрачную связь, а д’Аннунцио в 1910 году посвятил ей роман «Может быть – да, может быть – нет», яркую главную героиню которого, Изабеллу Ингирами, откровенно списал с Луизы. В том же году маркиза приобрела полуразвалившийся Палаццо Веньер дей Леони на Большом канале в Венеции, любимом городе ее любовника. Казати отреставрировала его, превратив в гнездо, истекающее золотом авангардного шика – через время этот особняк отойдет во владение дочери известного еврея-промышленника Пегги Гуггенхайм и станет музеем.

Трансформация маркизы Казати происходила стремительно – еще недавно сдержанная, эта дама сейчас вела такой образ жизни и устраивала вечера, которые шокировали даже привыкшую к безумным карнавалам Венецию. Ей все были не указ – тогда как по требованиям городских властей все гондолы должны были быть черными, у Казати был свой «парк» белых гондол. Маркиза собирала тематические вечера, слуги с эбонитовой кожей ходили из зала в зал в золотой краске и с фиговыми листочками. Гости вспоминали, как на одном из «суаре» слуги «стояли у каминов по обе стороны зала в набедренных повязках и напудренных париках, бросали в огонь медный порошок, отчего пламя вспыхивало ярко-зеленым».

Она даже собирала приемы на знаменитой площади Сан-Марко, как полноправная хозяйка города – одним из самых знаменитых был Гранде Балло Пьетро Лонги по мотивам балов XVIII века. Хозяйка дома постоянно пополняла свою коллекцию невероятных нарядов-инсталляций «от-кутюр» Poiret, Fortuny и Erté, платьев по бесчисленным эскизам Леона Бакста, Пабло Пикассо и собственным наброскам, а также украшений самых дорогих марок. Однако принимала гостей она часто в простой полупрозрачной золотой пижаме, а вместо колье или шарфика могла набросить на шею удава.

Маркиза обожала свой образ и с удовольствием позировала для картин и фотопортретов – по слухам, их было 130, и маркиза собрала все свои оттиски, включая восковые копии, в Палас Розе в Ле-Везине неподалеку от Парижа. Туда она перебралась, насытившись Римом, Венецией и Капри. «Луизу Казати нужно застрелить, чем-то набить и выставлять за стеклом», – как-то сообщил художник Огастес Джон. Каждое появление на столичной публике Казати превращала в спектакль – в парижскую оперу она однажды прибыла в белом платье-чехле, украшенном перьями белого павлина, а на выходе из авто шофер залил ее руку теплой алой кровью свежеубитой курицы. «Женщины во всем мире сейчас одеваются похоже. Они напоминают огромное множество буханок хлеба, – говорила сама маркиза. – Чтобы быть красивой, нужно жить размеренно. Нужна личность. Одинаковости очень много. Кажется, мир стремится только к тому, чтобы ее было больше. Быть иным – это быть одиноким».

У маркизы не было национальных предубеждений против вхожих в ее окружение личностей, главным критерием оставался талант. И лучше бы он принадлежал мужчине, потому что с дамами она не дружила и однажды во время приема даже заперла гостью в своей гримерной, потому что та осмелилась скопировать ее наряд. Ее почитали своей музой литераторы Теннесси Уильямс и Джек Керуак, Робер де Монтескью и Жан Кокто, скульптор Джейкоб Эпстайн, художники Этьен Дриан и Ромейн Брукс, а также фотограф Ман Рэй и еще десятки других именитых художников всех направлений. Луиза Казати покровительствовала и молодому пианисту-еврею из Польши Артуру Рубинштейну, которого холодно приняли в США, но благодаря влиятельным меценатам, в числе которых была и маркиза, полюбили в Европе.

Впервые увидев Луизу – в черном наряде, с горящими глазами, – Артур испугался и вскрикнул, но потом был полностью ею очарован и получал от нее и воодушевляющие слова, и щедрую материальную поддержку. В свой патронат она часто добавляла интимные нотки. Одним из ее любовников был основатель фовизма, художник Кеес ван Донген – в 1913 году у них случился роман. В 1914 году чета Казати разошлась, но развод оформила только через десять лет. Романтических увлечений было в ее жизни немало, но Габриэле д’Аннунцио оставался ее главной любовью вплоть до своей смерти в 1938 году.

Маркизу любили все, кроме времени. С приходом 30-х эпоха Луизы Казати завершилась, как и ее деньги. Один из последних шикарных тематических вечеров, бал в честь мистификатора графа Калиостро 30 июня 1927 года, из-за стихии почти провалился: разразилась гроза, и уличное убранство мистического вечера, черные восковые свечи вместе с пышными нарядами и париками гостей залило дождем. Это было очень символично. Уже к 1930 году личный долг маркизы в пересчете на доллары составлял 25 миллионов. Пришлось пустить с молотка виллы и произведения искусства.

Теперь уже нищая Луиза Казати перебралась в Лондон к дочери. Портреты маркизы осели в частных коллекциях чужих домов, а у нее самой даже дома не было – в 40-х Луиза меняла место проживания около 15 раз. Но своему стилю не изменяла. «Она может сотворить достоинство из бедности», – говорил британский фотограф Сесил Битон. Только теперь шикарные меха ей заменяли обезьяньи шкурки, сурьму – вакса, а плюмаж – гусиные перья, которые она находила в баках для мусора. Из бывших богатств при ней остались сломанные часы с кукушкой, чучело головы льва, несколько книг с позолоченными по краям страницами и «палец святого Петра», который прилетел к ней на одном из спиритических сеансов. Увлеченность оккультизмом Казати не оставляла до последних дней. После очередной встречи с духами 1 июня 1957 года маркиза скончалась от кровоизлияния в мозг. К тому времени ее дочь уже отошла в вечность, и похоронами занималась внучка Муреа. В гроб Луизу положили в ее любимом платье, а в ногах устроили чучело обожаемого пекинеса. На ее могильном камне на Бромптонском кладбище выбили строки из шекспировского «Антония и Клеопатры»: «Ее разнообразью нет конца, / Пред ней бессильны возраст и привычка».

На полвека о Казати все забыли – в мире и без того хватало драмы, но потом память об экзальтированных светских львицах опиумной эпохи вернулась. Образ Казати, которая была музой художников, стал вдохновением для модных домов – на стыке веков Givenchy, Dior, Chanel и Armani выпустили коллекции, прошитые дрожью от восхищения неповторимой Луизой Казати, великой маркизой декаданса.