В 1847 году Тургенев опубликовал в журнале «Современник» рассказ «Жид». Это слово в то время было в обиходе наравне с определениями «еврей» и «иудей», но выбор чаще всего указывал на отношение говорящего к этой нации. Содержание рассказа шокирует еще сильнее, чем название. Действие разворачивается в 1813 году под Данцигом, где русская армия добивает французов. Главный персонаж – Гиршель – воплощение самых страшных пороков: он продает родную дочь-красавицу офицеру российской армии, да еще и шпионит, срисовывая план военного лагеря, за что в результате повешен.

Не знал, но осуждал

«Рассказ неправдоподобный до наивности: читая, видишь ясно, что автор ничего подобного не подсмотрел и не мог подсмотреть, а выдумал, как выдумывал сказки о призраках», – так отзывался об этом литературном произведении один из основателей сионизма Владимир Жаботинский. Действительно, в те годы Тургенев мало что знал о евреях вообще, а возможно, даже никогда не встречался с ними лично. Свидетельство тому – мемуары журналиста и революционера Исаака Павловского-Яковлева, из которых следует, что в первых изданиях рассказа был эпизод, повествующий о том, как еврейка вырывала своего поросёнка из рук погромщиков. А когда Тургеневу объяснили, что евреи не едят свинины, он свалил вину за ошибку на своего дядю, от которого якобы услышал эту историю. Правда, в следующих изданиях поросенок превратился в утку и трех куриц.

Этот странный рассказ уже более полутора веков радует антисемитов – и названием, и содержанием. Постоянный автор газеты «Завтра», ярый коммунист Владимир Бушин в 1980 году записал в позднее опубликованном дневнике: «Вчера получил 4-й том Тургенева – там рассказ “Жид”, который не печатался с 1880 года. 100 лет! И что особенно любопытно – Некрасову приходилось за этот рассказ вести борьбу с цензурой». Бушин то ли врет, то ли ошибается: в собрании сочинений Тургенева, изданном в 1960 году, этот рассказ присутствовал. Советская цензура, как и царская, не особо противилась его публикации.

Привет, Рашель!

Снова еврейская тема возникает у Тургенева в рассказе «Человек в серых очках», в котором речь идет о прославленной тогда певице Рашель. И один из героев Тургенева так о ней говорит: «Сила и цвет того жидовства, которое теперь завладело всеми карманами целого мира и скоро завладеет всем остальным. Рашель! То же, что Мейербер, который все грозит да дразнит нас своим “Пророком”. Ловкий человек; еврей – одним словом. Маэстро, только не в музыкальном смысле. Впрочем, и Рашель в последнее время попортилась».

Известно, что Тургенев нередко посещал парижскую оперу и видел постановки с участием Рашели. Вот отрывок из его письма, свидетельствующий о таком посещении, однозначно характеризующий Рашель и позволяющий отождествить Тургенева с его героем-антисемитом: «Сорокалетний синий чулок уродливо кривляется перед вами. Это отвратительно, уверяю вас. У Рашели великолепные одежды, она находит восхитительные позы, но явно она в упадке». Оценка Тургенева не совпала с мнением французских критиков и парижской публики, толпой валившей на постановки с участием Рашели, но это понятно – письмо Тургенева было адресовано её главной конкурентке – Полине Виардо.

Интересно, как относился Тургенев к еврейству самой Виардо. Как пишет в своих мемуарах Авдотья Панаева, «Тургенев клялся всем, что она – испанка, но жадность Виардо к деньгам выдавала ее происхождение». Виардо, к слову, одной из первых разорвала отношения с Рихардом Вагнером после публикации им антисемитской книги «Еврейство и музыка». И именно вокруг Виардо, кстати, вращался клубок еврейских композиторов – Мейербера, Галеви, Мендельсона.

Тургенев вроде бы льнул к этому кругу, но с другой стороны, не мог скрыть своего пренебрежения к нему. Это пренебрежение и проявилось в реплике героя его рассказа «Человек в серых очках» в адрес «Пророка» Мейербера. От своего же лица русский классик в развернутой и в целом положительной рецензии на эту оперу не смог обойти стороной национальность автора и «еврейский вопрос», указав на «свойственное еврейской породе настойчивое упорство, обращенное на разрабатывание своего музыкального капитала».

Сусанна из-под старца

9 сентября 1868 года в половине четвертого ночи в доме № 3 по Тьергартенштрассе в Баден-Бадене Тургенев закончил работу над повестью «Несчастная». Спустя двадцать лет после «Жида», главным персонажем его произведения снова стала еврейка – Сусанна. Похоже, возраст и годы, прожитые Тургеневым в Европе, дали о себе знать: еврейка – не просто главная, но и положительная героиня. Такого в классической русской литературе прежде еще не было. А вот главный отрицательный персонаж повести – Иван Демьяныч Ратч – не просто негодяй, но в придачу еще и антисемит.

В России «Несчастную» восприняли неоднозначно, а вот европейские коллеги-писатели единодушно приняли ее на ура. Проспер Мериме писал: «За исключением некоторого излишества в подробностях, этот рассказ кажется мне превосходным». Ги де Мопассан считал его шедевром, а Гюстав Флобер заявлял: «Я нахожу эту вещь возвышенной».

Историк и публицист Семён Дубнов вспоминал, как на него в молодости подействовала эта книга: «Я уткнулся лицом в подушку и заплакал. Я понял, что нельзя так резко разграничивать области разума и эмоции, и истинно художественное произведение, даже без определенной идейной подкладки, может служить таким же источником глубоких размышлений, как хороший философский трактат».

В «Несчастной» Тургенев использует и слово «еврей», и слово «жид», но видно, что автор явно тяготеет уже к первому варианту. А в рассказе «Конец Чертопханова» из цикла «Записки охотника» главный герой спасает еврея, которого избивают, и признает в нем совсем уж невероятные для того времени заслуги:
– Лейба, ты хотя еврей, а душа у тебя лучше иной христианской!
Рассказ этот, к слову, Тургенев начал писать в Лондоне, а закончил во Франции. Вероятно, опять тлетворное влияние Запада сказалось. И во время скандала вокруг журнала «Иллюстрация», в котором была опубликована серия антисемитских статей (http://jewish.ru/ru/stories/reviews/184792/), Тургенев уже присоединился к коллегам-литераторам, выступившим против этого издания, подписав коллективное письмо протеста.

Есть вопросы поважнее

Однако русский классик знал меру. К примеру, среди друзей зрелого Тургенева был еврейский скульптор Марк Антокольский, но когда тот обратился к писателю с просьбой опубликовать коллективное воззвание в защиту еврейского народа и против кровавых погромов, прокатившихся по черте оседлости после гибели императора Александра II, классик вежливо, но отказал. «Вы имеете право сердиться на меня за то, что я так долго не отвечал. Извиняюсь перед вами и прошу не видеть в моем молчании отсутствия дружбы или несочувствия к правому делу евреев в России. Но напечатать ваше письмо, даже со стилистической корректурой, было бы немыслимо. К тому же ни один журнал его бы не принял. Но это письмо остается у меня как документ, свидетельствующий и о силе вашего патриотизма, и о глубине, и о верности ваших воззрений. Не теряю надежды, что придет время, когда можно будет обнародовать этот документ», – написал другу Тургенев, проникнутый уже, кажется, всей глубиной «еврейского вопроса».

С аналогичной просьбой к Тургеневу в те трагические дни обращался не только Антокольский, но и многие другие общественные деятели, в том числе и литератор Иосиф Соркин: «Россия вас любит и глубоко уважает. Два поколения воспитывались на ваших превосходных произведениях. Уверен, что одно слово ваше, одна маленькая статья, сочувственно относящаяся к безвыходному положению ограбленных и избитых евреев, произведет на всех сильное впечатление и заставит многих призадуматься.

Позволю себе высказать свое глубокое убеждение, что страшная судьба русских евреев найдет в вашем честном сердце сочувствие и вы не откажетесь им помочь своим могучим словом. Вас по справедливости называют “лучшим из русских людей”, – и поэтому было бы грешно лучшему русскому человеку не возвысить хотя один раз своего голоса в пользу униженных и оскорбленных евреев, во имя права и безусловной справедливости!» Однако голоса в защиту евреев Тургенев, увы, не возвысил.

Немногим позже в письме писателю Григорию Богрову Тургенев признается совсем уж в невероятном для человека, начинавшего с рассказа «Жид»: «В течение всей своей жизни не только не имел никаких предубеждений против вашего племени, но, напротив, всегда питал и питаю живое сочувствие к евреям – и прежде имел, и теперь имею близких друзей среди них». А тот же Павловский-Яковлев в мемуарах упоминает разговор Антокольского и Тургенева, свидетелем которого ему довелось оказаться. Тургенев говорил, что «никогда не выражал своего презрения ни к евреям, ни к другому какому-нибудь народу». И наконец, в одном из писем Тургенев сформулировал свой окончательный взгляд на «еврейский вопрос»: «Он составляет лишь часть других вопросов русской жизни, куда более важных. Когда последние будут разрешены, первый решится сам собой».