Его отцом был Карл Кюхельбекер – агроном, первый управляющий Павловска. Дедом – Иоганн Базилиус Кюхельбекер, топограф, правовед, автор исторического описания австрийской столицы (его имя носит небольшая улочка в Вене). Прадедом – пастор Христиан Кюхельбекер. А сам Вильгельм Кюхельбекер известен широкой публике, в первую очередь, как лицейский приятель Пушкина, «Кюхля», и декабрист. В гораздо меньшей степени – как самобытный, очень талантливый поэт. И это не совсем справедливо. В годы, когда закладывались основы русской литературы в ее современном виде (помните школьную формулу «Пушкин – создатель современного русского литературного языка»?), Кюхельбекер показал свое направление его развития, важную роль в котором играло использование опыта древних мастеров художественного слова, а не следование европейской моде. «Изучением природы, силою, избытком и разнообразием чувств, картин, языка и мыслей, народностию своих творений великие поэты Греции, Востока и Британии неизгладимо врезали имена свои на скрыжалях бессмертия», – писал Кюхельбекер в 1824 году в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие».

«Поэтами Востока» Кюхельбекер называл пророков и царей древнего Израиля, в том числе царя-псалмопевца Давида и его сына Соломона. Будучи по вероисповеданию лютеранином, Кюхельбекер не ограничивался рамками своей конфессии во взглядах на природу божественного. Это можно увидеть уже в раннем его стихотворении «Бессмертие есть цель жизни человеческой», написанном в Лицее в 1814 году, когда автору было 17 лет:

В начале 1820-х он дает одному из своих стихотворений имя «Суета суетствий» – церковнославянский вариант знаменитого выражения из книги Экклезиаста, авторство которой в еврейской традиции приписывается царю Соломону. Два десятилетия спустя в стихотворении «При исходе 1841 года» Кюхельбекер вновь возвращается к теме тщетности бытия: 
Повторять ли в сотый раз: «Всё тленно, 
Всё под солнцем дым и суета»? 

Еще два стихотворения 1820-х, на которые стоит обратить внимание, – «Пятая заповедь» и «Пророчество». Пятая заповедь по Кюхельбекеру звучит так:

Но в этом же стихотворении интересней другой фрагмент, характеризующий образ самого лирического героя:

В «Пророчестве» место действия на этот раз уже Древняя Греция, а не Палестина, но лирический герой снова поразительно похож на ветхозаветного пророка, к которому Творец обращается с такими словами:

У тех, кому довелось учиться в советской школе, наверняка всплывут в памяти пушкинские строчки «Глаголом жечь сердца людей», которые преподаватель литературы согласно методичке РОНО расшифровывал как «вести декабристскую революционную агитацию». Тема поэта-пророка в русской литературе той поры была обыграна многими авторами. Но ввел ее в российскую поэтическую лирику не Александр Сергеевич Пушкин, а другой Александр Сергеевич, которому Кюхельбекер и был обязан своим интересом к ветхозаветным книгам, – Грибоедов.

В 1821 году Кюхельбекер был отправлен на Кавказ советником при генерале А.П. Ермолове (да, том самом). Вскоре в Тифлисе оказался поправлявший здоровье после перелома руки сотрудник российской дипломатической миссии в Персии Грибоедов. С ним Кюхельбекер и Пушкин когда-то вместе работали в архиве Иностранной коллегии.

Вот две цитаты из дневников Кюхельбекера. Первая: «Я тогда только что начал знакомиться с книгами Ветхого Завета, которые покойный Грибоедов заставил меня прочесть». И вскоре после этого было написано кюхельбекеровское «Пророчество». Вторая цитата: «Прочел 30 первых глав пророка Исайи. Нет сомнения, что ни один из прочих пророков не может с ним сравниться силою, выспренностию и пламенем; начальные пять глав книги его вдохновений составляют такую оду, какой подобной нет ни на каком языке, ни у одного народа (они [эти главы. – Прим. ред.] были любимые моего покойного друга Грибоедова, и в первый раз я познакомился с ними, когда он мне их прочел 1821-го в Тифлисе). Удивительно начало пятой: “Воспою ныне возлюбленному песнь”. Шестая по таинственности, восторгу и чудесному, которое в ней господствует, почти еще высше. Ни слова не говорю о 12-й и 13-й (видение Вавилона): они известны даже тем, которые не читают Священного Писания».

В 1824 году Грибоедов присылает Кюхельбекеру для издаваемого им вместе с писателем и первым русским музыковедом Владимиром Одоевским альманаха «Мнемозина» стихотворение «Давид»:

Короткое, в 24 строки, стихотворение заканчивалось строчкой, в которой Грибоедов давал другу как редактору возможность выбрать наиболее удачную характеристику делам царя-песнопевца: «Сынов Израиля избавил? прославил?» Кюхельбекер оставляет «прославил».

А год спустя, 14 декабря 1825 года, произошло событие, изменившее жизнь коллежского асессора в отставке Кюхельбекера, как, впрочем, и всей России. «Покушался на жизнь Его Высочества Великого Князя Михаила Павловича, во время мятежа на площади; принадлежал к тайному обществу с знанием цели; лично действовал в мятеже с пролитием крови; сам стрелял в генерала Воинова…» Правда, оба раза пистолет Кюхельбекера дал осечку. Приговор всё равно – смертная казнь «отсечением головы». Великий князь Михаил Павлович, которому первая осечка спасла жизнь, ходатайствовал о смягчении приговора. И ходатайство было уважено. В итоге – лишение всех чинов, орденов, дворянства и двадцать лет каторжных работ. Сначала Петропавловская крепость, потом Шлиссельбургская, затем Динабургская. Уже в Динабурге (сейчас это Даугавпилс) ему был установлен облегченный режим: Кюхельбекер был освобожден от работы, носил собственную, а не арестантскую одежду, питался на собственные деньги. А срок был снижен с 20 до 15 лет.

В одиночной камере для особо опасных преступников Кюхельбекер много читал, в том числе Библию, а также писал начатого еще в Петропаловской крепости, до вынесения приговора, своего «Давида», или, как еще он его называл, «Эпическое стихотворение, взятое из Священного Писания». Это громадного объема произведение, написанное архаичным языком:

Несмотря на всю архаику, я очень рекомендую всем, кто любит настоящую поэзию, найти его в интернете или на бумаге и потратить на него два часа жизни. Это потрясающая по своей художественной силе вещь, оставшаяся, к сожалению, недооцененной. В письме Пушкину Кюхельбекер охарактеризовал свое творение так: «частная, личная исповедь всего того, что меня в пять лет моего заточения волновало, утешало, мучило, обманывало, ссорило и мирило с самим собою». В поэтическую ткань «Давида» вшиты переводы царских псалмов, которые интересно сравнить с классическим синодальным переводом.

Перевод, как принято говорить у профессиональных переводчиков, всегда чем-то похож на женщину. Или он очень красив, но не верен, или верен, но не красив. Псалмы от Кюхельбекера не самый идеальный и точный перевод с иврита, но в силу поэтического таланта автора они, пусть на мой субъективный взгляд, лучше передают пиитику и атмосферу оригинала, чем канонический перевод. «Одним из прекраснейших во всем Псалтире» называл Кюхельбекер 103-й псалом:

В завершающем эпическое стихотворение переложении 18-го псалма легко читаются личные мотивы:

«Давид» был закончен 13 декабря 1829 года – в канун четвертой годовщины восстания на Сенатской площади. А десятью месяцами раньше в Персии был убит глава российской дипломатической миссии. Плач Давида по Ионафану – это одновременно и плач Кюхельбекера по Грибоедову:

В 1831 году Кюхельбекера переводят в Свеаборгскую крепость – это современный город Суоменлинна в Финляндии. Там он пишет еще одну поэму на ветхозаветный сюжет – «Зоровавель». Он пересылает ее Пушкину, и стараниями Александра Сергеевича книга издается, хотя, разумеется, и анонимно – ведь автор был особо опасным государственным преступником. «Все это взято из двух книг Эздры, откуда заимствован и весь предмет поэмы. Вообще евреи гораздо точнее изображали нравы других народов, нежели греки», – отмечает Кюхельбекер в примечании к первой части поэмы. Главный ее герой – Зоровавель, вождь иудеев, потомок царя Давида, убеждает царя Дария отпустить евреев из вавилонского плена.

По дневнику Кюхельбекера видно, что книги Ветхого Завета продолжали интересовать его до 1845 года, когда на ссыльного декабриста обрушилась слепота. В 1846 году он скончался в ссылке, в Тобольске, от чахотки. А русская поэзия пошла своим путем, хоть «Кюхле» он и казался неправильным.

Алексей Алексеев