В 1968 году в Польше, казалось, происходило примерно то же самое, что и во многих других странах Европы и мира. В США в это время вовсю разворачивалось движение хиппи, шли митинги против войны во Вьетнаме, в Праге начиналась «пражская весна», целью которой был социализм с человеческим лицом, Париж был в предвкушении баррикад с бунтующими студентами. В Польше же молодежь просто настойчиво ставила независимые спектакли и протестовала против их закрытия. Однако реакция местных властей на эти протесты вдруг вышла за все границы адекватности.

В нарушении общественного спокойствия обвинили евреев – дескать, специально подтачивают устои страны. После, конечно же, развернули мощную антисемитскую кампанию. Евреев лишали ответственных постов, членства в правящей Польской объединенной рабочей партии, увольняли из университетов. Разумеется, слово «еврей» при этом не произносилось вслух. Говорили исключительно о борьбе с «сионистами», окопавшимися на разных постах в польском обществе. Впрочем, о чем на самом деле шла речь, прекрасно понимали все – и сторонники, и противники кампании.

Прологом к разыгравшейся драме стала Шестидневная война 1967 года. Польшу на тот момент уже 11-й год возглавлял Владислав Гомулка. Вообще-то, когда он только пришел к власти, все рассчитывали на польскую «оттепель», и отчасти эти надежды были впоследствии оправданы: Гомулка провел широкую амнистию политических заключенных, прекратил коллективизацию и вообще зарекомендовал себя как не сильно зависящего от Москвы руководителя, исправляющего серьезные ошибки времен сталинизма. Впрочем, это совершенно не мешало Гомулке быть довольно догматичным коммунистом. Да и независимость от Москвы диктовалась желанием, чтобы Польшей управляли поляки. Разумеется, Гомулка не был откровенным националистом, однако стремления оценивать национальную принадлежность у него явно были. И в кризисный момент это дало о себе знать.

На одном из собраний, где в очередной раз осуждались израильские милитаристы, Гомулка заявил, что в Польше действует «сионистская пятая колонна». Он имел в виду тех, кто не стали присоединяться к шумной кампании по осуждению результатов Шестидневной войны и порой даже осторожно выражали Израилю поддержку. Слова Гомулки поначалу вызвали серьезное недоумение – позже некоторые члены партии даже заявили об опасности разжигания антисемитских настроений. Однако, как это обычно бывает, кое-кто все-таки воспринял прозвучавшие слова как сигнал к действиям.

Работа началась в министерстве внутренних дел. Его в те годы возглавлял Мечислав Мочар – довольно косный патриот, считавший, что с либерализмом в партийных рядах следует покончить, а заодно разобраться с национальным составом кадров на ведущих должностях. Он издал негласное указание «собирать сведения о потенциальных “сионистах”». Проще говоря, милиции и службе безопасности было поручено собирать досье на евреев. Активным участником этой работы был полковник Тадеуш Велихновский, возглавлявший в МВД департамент по работе с нацменьшинствами. К тому времени он уже защитил диссертацию, темой которой было сотрудничество ФРГ и Израиля в совместной антипольской деятельности, так что он хорошо умел создавать нужные руководству версии действительности – как бы дико эти версии ни звучали для всех остальных. И тут всем задействованным представился такой шанс – события 1968 года.

В начале 1968 года в Варшаве был поставлен спектакль по циклу Адама Мицкевича «Дзяды» – в этот цикл входит несколько произведений польского поэта, где он довольно нелицеприятно отзывается о России. Разумеется, любые подобные пассажи и намеки однозначно читались в социалистической Польше как критика СССР. На спектакль валом валили студенты. 30 января власти решили закрыть постановку. По окончании последнего представления около 300 студентов устроили акцию против цензуры у памятника Мицкевичу. Акцию быстро разогнали, участников приговорили к различным штрафам, а двух студентов, сообщивших об акции иностранным корреспондентам, отчислили из вуза. Одним из них был давно мозоливший властям глаза Адам Михник, другим – Генрих Шляйфер.

Студенты решили не оставлять репрессии просто так: в Варшавском университете начался сбор средств на выплату выписанных демонстрантам штрафов (довольно значительных), распространялись листовки в защиту свободы культуры, подписывались различные обращения к правительству, а 9 марта 1968 года несколько сотен студентов устроили митинг в защиту уволенных студентов. Митинг проходил на территории университета и был жестоко разогнан милицией.

Уже 11 марта началось то, что создало польскому «марту-68» его печальную славу. Первым шагом стала анонимная статья в одной не слишком примечательной польской газете. «Почетное» право бросить первый камень предоставили группе лояльных к властям светских католиков – объединению PAX (ПАКС). В печатном органе PAX – газете «Слово Повшехне» – вышла статья, в которой события в университете объяснялись деятельностью «сионистов». При этом газета дополнительно объясняла, что «сионисты» участвуют в заговоре совместно с Израилем и ФРГ. А цель этого заговора – переложить на Польшу вину за уничтожение евреев во время Второй мировой войны. Затем в статье перечислялись активисты митинга, у которых была «убедительная» фамилия. В крайнем случае, сообщалась фамилия одного из еврейских родителей. Особенно подчеркивалось, что родители многих из них занимают или занимали партийные должности. Мимоходом шла мысль, что именно «сионисты» виновны в «перегибах» сталинской эпохи (в расшифровке это значило, что обвинять в репрессиях следует евреев). Статья не была подписана – по-видимому, указывать автора такого откровенного антисемитского доноса не решились.

Разумеется, газета мелкой католической группы не могла и подумать, чтобы выпускать такой материал самостоятельно. За мыслью о сговоре Израиля и ФРГ и ответственности «сионистов» за репрессии угадывался стиль польского МВД. Впрочем, даже Мочар едва ли решился бы на такой шаг, если б ему не дали указание сверху.

На следующий день публикация появилась уже в партийной «Трыбуне Люду» – там постарались обойтись без таких диких обвинений, однако оставили главное – перечисление избранных участников протестов с объяснением их «происхождения». Известно, что при обсуждении текста статьи, утверждаемого на самом высоком уровне, Гомулка лично вписал в него пассаж: «Прошли те времена, когда всем затыкали рот словом “антисемитизм”. Мы перестали трактовать это как что-то постыдное». Дальше шли обязательные слова о неприятии любого национализма.

Все необходимые слова прозвучали. По всей стране на предприятиях начали проводиться собрания с осуждением «сионистов» (использовалось только это слово) и требованиями очистить ряды от «чужеродных» элементов. Указав на то, что протестующие студенты – дети старых партийных деятелей, сотрудники МВД добились своей главной цели. Теперь следовало ждать чисток, касающихся ненавистных партийных «либералов». Даже если «либералы» не были евреями, то точно не готовы были поддерживать разворачивающуюся антисемитскую вакханалию.

На митингах, проводимых партийными секретарями, стали появляться лозунги, призывающие разоблачить «замаскированных шпионов в партии». К «шпионам» и «сионистам» причислялись все, у кого была хоть капля еврейской крови. Работы и членства в партии лишились тысячи людей. Горькой иронией судьбы стало то, что после массового уничтожения во время войны большинство выживших евреев постарались покинуть Польшу. Оставались в ней главным образом те, кто сознательно связывали судьбу с социалистической родиной. Теперь по ним был нанесен удар, и главным обвинением, по сути, было то, что они евреи.

Случившееся привело к последней массовой эмиграции евреев из Польши. Страну покинуло около 10 тысяч человек. Всех их заставили отказаться от польского гражданства, выезжали они с временным документом негражданина. Необъяснимое оскорбление и унижение, которым подвергли польских евреев, стало важным водоразделом в польской общественной истории. Прежде всего, события сказались на судьбе тех, с кого начиналась кампания – оппозиционных студентах, обвиненных в «сионизме». Нельзя сказать, что они как-то особенно осознали свое еврейство. Они были и остались светскими польскими гражданами, воспитанными на польской культуре. Однако они поняли, что с этой системой больше невозможно иметь никакого дела. Помимо действий местных властей, они наблюдали и за ситуацией в Праге. Разница между Парижем, где события кончились отставкой Шарля де Голля, и Прагой, где идеологические эксперименты завершились вводом танков стран Варшавского договора, была слишком наглядной.

Станислав Кувалдин